Несломленный Вилис – тезка и земляк Лациса

За почти полвека жизни в Латвии мне довелось близко познакомиться со многими латышами, которых не сломали повороты и зигзаги в их судьбе. Эти люди сумели достойно справиться с взлётами и падениями, выпавшими на их долю, не обозлились на жизнь, не скисли, и не впали в депрессию. Впечатлений и воспоминаний о таких людях хватит на десяток материалов. Об одном из них – Петерисе Упитисе, всемирно известном латвийском селекционере сирени, я рассказал несколько лет назад. Вот ссылка на тот очерк: http://borisovskij.blogspot.com/2013/05/blog-post_24.html

Вилис Карлович Круминьш, герой очерка

В этом очерке расскажу о Вилисе Карловиче Круминьше (латыш. Krūmiņš, от krūms – куст), с которым я был хорошо знаком по общественной работе, и тесно сотрудничал с ним в области охраны природы почти 15 лет. Познакомился с ним в середине 70-х годов. Мы оба входили в состав правлений рижского городского и республиканского Общества охраны природы и памятников Латвийской ССР. Заседания правлений проходили обычно в конференц-зале музея охраны природы, директором которого был герой этого очерка.

С первой встречи между нами установились достаточно доверительные отношения, несмотря на 25-летнюю разницу в возрасте и, буду откровенен в этом щепетильном вопросе, – принадлежностью к разным этносам.

В этом месте сделаю небольшое отступление от текста, дабы пояснить, почему мы с Вилисом Карловичем сразу прониклись интересом друг к другу. Ежегодно вместе с коллегами агрометеорологами я участвовал в авиа обследовании состояния зерновых и пропашных с.х. культур. Обычно за два дня на вертолете мы облетали всю территорию Латвии. Однажды во время такого обследования полей летом 1975 года пилот вертолета специально для нас, бортнаблюдателей, дважды облетел Аглонскую базилику, находящуюся в 250 км к востоку от Риги, между Резекне и Даугавпилсом. С высоты 40 – 50 метров мы смогли хорошо разглядеть базилику. Я был очарован потрясающе красивым и необычным католическим храмом, стоящем на невысоком холме. Белое строение в стиле барокко, с двумя башнями-колокольнями и прилегающим к нему зданием монастыря было так непохоже на другие католические церкви, которые мне довелось видеть раньше! Рядом с храмом в прилегающем парке – очень красивые белые статуи, оригинально установленные на валунах. Ровно подстриженная травка выглядела как зеленый ковер. Рядом два живописных озера. И хотя я православный человек, мне нравятся все храмы, независимо от конфессии. Ведь мы все Христиане. А этот впервые увиденный мною католический храм привлекал своей торжественностью, строгостью и красотой. Убедитесь сами на прилагаемом фото, предваряющем текст.

Но узнать подробности об этой удаленной от Риги базилике не удалось, так как в советское время не было никакой доступной информации о культовых объектах. Расспрашивать об этом у коллег-латышей постеснялся. Ещё невзначай подумают: не провоцирую ли я их? Зайти в рижскую католическую церковь и обратиться с подобной просьбой к ксендзу? А вдруг он отбреет: а ты, милок, не шпион ли будешь? Да и в чужой монастырь, как замечено не мною, со своим уставом не ходят.

Вот поэтому я и попросил Вилиса Карловича Круминьша рассказать об Аглонской базилике, и просветить меня. И откровенно признался, почему именно к нему решил обратиться. Он внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:

– А разве вы католик, товарищ Борисовский?

– Да атеист я, Вилис Карлович! Но не по убеждению, а по невежеству. Я православный и даже крещён в детстве. И православные праздничные церковные песнопения лучше всех! Да и, если честно, прекрасно понимаю, чем отличается церковь от религии. И прошу Вас, Вилис Карлович, зовите меня просто Миша. Вы ведь в отцы мне годитесь.

– А Микелис подойдет?

Увидев мое смущение от переиначивания имени Михаил на латышский лад, он добродушно сказал:

– Ладно, мой юный товарищ Миша, договорились. Пойдем в мой кабинет, там поговорим.

И подробно рассказал мне об Аглонской базилике. Доминирующая религия в Латвии –   Христианство. Католиков – около 20% от числа верующих. Среди латышей доминирует Протестанская религия, среди других народов, проживающих в Латвии, распространены Православие, Старообрядческая церковь, Иудаизм. Католическая Аглонская базилика Вознесения Девы Марии построена в Латгалии (одна из четырех земель Латвии) не случайно – на востоке Латвии католицизм распространен довольно сильно, т.к. эти земли долго были под влиянием Польши.

Эта базилика впервые упоминается в летописях с XIII века как место убийства первого короля Великого Княжества Литовского Миндовга вместе с двумя его малолетними сыновьями.

Сделаю ещё одно отступление – на сей раз на 15 лет вперед от того разговора с героем очерка. В 1989 году возобновилась традиция паломничества в Аглону на праздник Вознесения (Успения) Богородицы. А 9 сентября 1993 года Аглону посетил папа римский Иоанн Павел II и отслужил у базилики мессу, в которой участвовало почти 380 тысяч паломников со всей Латвии, из Литвы, Эстонии, Польши, России. С тех пор ежегодно 15 августа в Аглонскую базилику стекается свыше ста тысяч паломников для служения в честь Вознесения Богородицы. В этот день служат все три католических епископа Латвии, на службе присутствуют руководители государства, высокопоставленные римские священники, главы других христианских церквей Латвии.

С того первого моего доверительного разговора с Вилисом Карловичем каждый раз по окончании очередного заседания или пленума Общества, а они проходили раз в два месяца, он неизменно подходил ко мне и спрашивал: о чём в этот раз Миша будет интересоваться? Вопросов у меня всегда была уйма – о национальных природных заповедниках и парках Латвии, о старинных замках и дворцах, имеющихся во многих её небольших городишках. И Вилис Карлович каждый раз, попотчевав меня чаем, час–полтора неспешно рассказывал. Чувствовалось, что это был его конёк, и ему нравилось, что я живо интересуюсь этой темой, задаю уточняющие вопросы, делаю заметки в своем блокноте.

Это был умудренный опытом, обладавший богатыми знаниями, рассудительно-серьезный латыш, практически без акцента говоривший по-русски. Многие члены правления Общества, а также его коллеги из музея охраны природы, преимущественно латыши, всегда с почтением относились к нему. И это было не показушное, а искреннее уважение.

Но за долгое время общения с Вилисом Карловичем я практически ничего не знал о нём самом. Спрашивать об этом мне было неудобно, а он сам никогда ни словом не обмолвился о себе. И только в мае 1979 года на одном из заседаний правления Общества, когда коллеги поздравляли его с 60-летием, из приветственных слов зам председателя рижского горисполкома я узнал, что Вилис Карлович участвовал в Великой Отечественной войне с первых до последних её дней. Воевал в составе 201-й латышской дивизии и 130-го латышского стрелкового корпуса. Участвовал в обороне Москвы в 1941 году, в освобождении Риги от немцев в октябре 1944 года, в блокаде Курляндской группировки немцев в мае 1945 года. Закончил войну в звании майора. Трижды был ранен. Во время войны дважды награжден орденом Отечественной войны 1-й степени, орденом Отечественной войны 2-й степени, орденом Красной Звезды, медалью «За отвагу», и в 1948 году – орденом Ленина. А вот о послевоенном жизненном пути юбиляра в поздравительном спиче ни-бе-ни-ме-кнули.

И вскоре, буквально через три месяца, произошел неприятный случай, после которого я многое узнал о нелёгкой судьбе этого пожилого человека. Случилось это на пленуме республиканского Общества охраны природы, на котором рассматривался вопрос о сохранении исторических архитектурных памятников Латвии. Доклад делал первый заместитель председателя Совмина Латвийской ССР Рудольф Оттович Верро. После его фразы о том, что в большинстве городов старинные замки и дворцы выглядят как после татаро-монгольского нашествия, я увидел, как сидевший в президиуме Вилис Карлович резко покраснел, потом так же резко побелел. И, обхватив руками опущенную голову, просидел так до конца заседания. Я видел, как трудно ему было совладать с внутренними эмоциями. По окончании заседания я подошел к Вилису Карловичу и спросил, всё ли с ним в порядке. Кивком головы он подтвердил, что да, и тихо произнес: «Мой юный друг, остерегайтесь столь резких высказываний, прозвучавших в докладе». И перейдя на латышский, что он никогда раньше в разговоре со мной не делал, буквально припечатал: «Рудольфс ир стулбс пуйка!» (Рудольф – глупый пацан!»). Вот это поворот! Было чему изумиться…

При ближайшей же оказии я спросил о Вилисе Карловиче у бывшей коллеги, а к тому времени уже пенсионерки Эрики Рудольфовны Спрогис. Это она в январе 1969 году «составатала» меня на работу в гидрометслужбе Латвии после окончания ОГМИ. Несколько удивленно посмотрев на меня поверх очков, она недовольно произнесла: «А-а, это из тех, которых Москва отправила в небытие… Не советую тебе якшаться с ним. Но если не терпится, поговори с Валдой Штрале. Она видела, как в 1959 году у трапа самолета при отлёте из Риги Хрущев размахивал кулаком перед его носом». М-да, член КПСС с 25-летним стажем, к тому же дочь известного революционера из плеяды прославленных латышских красных стрелков, более чем откровенно дала понять о своем неодобрении…

Но, где наше не пропадало! И вот я уже спрашиваю о том же самом у Валды Вернеровны, моей коллеги, старшего инженера отдела гидрометобслуживания н.х. организаций. Она курировала работу авиационных метеостанций. А в том памятном 1959 году была дежурным синоптиком на авиационной метеостанции Румбула, и буквально с 30 – 40 метров видела отлёт Хрущева из Риги. Но Валда Вернеровна с легкой усмешкой ответила по-латышски: «Не мана цука, не мана друва» (дословный перевод: не моя свинья, не мой огород), что соответствует русскому «Моя хата с краю – ничего не знаю». Ну что ж, на нет и суда нет. А отсутствие информации – это тоже информация.

Между тем, наши беседы с Вилисом Карловичем продолжались по-прежнему. Он живо интересовался созданном в Гидрометслужбе мониторингом окружающей среды, спутниковыми наблюдениями за погодой, иногда шутя просил поделиться «из-под полы» прогнозом погоды на ближайшие выходные или праздничные дни. А сам с удовольствием рассказывал мне не только о старинных замках и дворцах, но и об этнографии, народных преданиях, религиозных традициях и обычаях латышей. И я оставался в неведении относительно его недавней негативной реплики в отношении первого зампреда правительства.

Разгадка пришла оттуда, откуда я не ждал. В колонне нашего трудового коллектива на праздничном шествии в честь очередной годовщины Октябрьской революции рядом со мной шел Виктор Арнольдович Лерх, зам. начальника Управления гидрометслужбы. Наполовину латыш, наполовину – русский; старше меня на 14 лет; вне служебных отношений мы были вась-вась.


Музей охраны природы, директором которого был В.Круминьш

Когда наша колонна проходила мимо музея охраны природы, Виктор Арнольдович спросил:

– Бывал в этом музее, Михаил?

– Многократно. Хорошо знаком с его директором. Иногда чаёвничаем вместе.

– С Круминьшем?... Ну ты даешь!

– А что здесь зазорного?

Виктор Арнольдович, кивнув в сторону впереди нас шагающей секретаря парторганизации (мы знали, что она – сексотка, глаза и уши местного КГБ), вполголоса предложил продолжить беседу после демонстрации. Пока шли по набережной Даугавы, насквозь иззябли. И сразу же отправились в небольшую кафешку в Старой Риге. Уединившись за небольшим столиком, заказали для сугрева 0,35 литровую керамическую бутылочку чёрного бальзама, по паре булочек и по чашечке кофе, опосля повторив заказ на кофе ещё 2–3 раза. В течение двух часов Виктор Арнольдович делился известной ему информацией о герое моего очерка Вилисе Карловиче Круминьше. Знал он об этом не по слухам или же с чужих слов, а из нескольких первоисточников, в том числе закрытого письма ЦК Компартии Латвии первичным парторганизациям. Услышанный тогда рассказ я дополню появившейся не так давно информацией из недоступных ранее протоколов заседаний бюро ЦК КП Латвийской ССР и секретариата ЦК КПСС.

Суть дела такова. После окончания войны Вилис Карлович Круминьш сделал отличную карьеру на комсомольской и партийной работе. Был вторым, затем первым секретарем ЦК ЛКСМ Латвии; первым секретарем Рижского горкома компартии; заместителем председателя Совета Министров республики; с 1958 года – второй секретарь ЦК Компартии Латвии.

Во второй половине 50-х годов внутри латвийского руководства, кстати, целиком состоявшего из латышей, началась подковерная борьба между более консервативно мыслящими и более демократическими, более националистическими и менее националистическими. Второй секретарь республиканского ЦК Вилис Круминьш на одном из заседаний бюро открыто заявил: «Мне кажется неправильным, что на совещаниях, на крупных собраниях, на которых присутствует девяносто процентов разговаривающих на латышском языке, мы ведем работу, как правило, на русском языке. Плохо, что приезжие не знают латышского языка». И напомнил, как ещё в 1953 году, после смерти Сталина, когда Берия хотел предоставить республикам больше самостоятельности, в Латвии некоторые национально настроенные секретари райкомов и горкомов партии выбрасывали машинки с русским шрифтом, снимали в кабинетах портреты вождей, и отказывались предоставлять квартиры нелатышам.

Позицию Вилиса Круминьша поддержал заместитель Председателя Совета Министров республики Эдуард Берклавс – подпольщик, сидел в тюрьме в буржуазной Латвии, боролся за установление советской власти в 1940 году, участник войны, в 1951 году окончил Высшую партийную школу и тоже сделал серьезную карьеру на комсомольско-партийной работе в послевоенное время.

Вилис Круминьш и Эдуард Берклавс старались получить для республики как можно больше автономии, просили признать латышский язык государственным, ограничить приток новых жителей, которых переселяли в Латвию со всего Советского Союза.

Председатель Совета Министров республики Вилис Лацис – да, тот самый народный писатель, автор «Сын рыбака» и других самобытных романов, лауреат двух Сталинских премий, – согласился со своими национал-партайгеноссе, заявив: «К нам едут с разных мест, и не всегда положительный контингент. Едет паразитический элемент, которого у нас и без этого хватает».

Н.Хрущев и В.Ульбрихт на улицах Риги

Об этой крамоле и конфликте внутри латвийской партийной элиты тотчас же стало известно первому секретарю ЦК КПСС Никите Хрущёву из поступившей кляузной записки. Считается, что её автор – Арвид Пельше (парадоксально, ведь в сталинское время его жена была репрессирована!). Но Хрущев сделал мхатовскую паузу, решив лично разобраться с этим. Вскоре, 9 июня 1959 года, он привез в Ригу, как «витрину» СССР, руководителя ГДР Вальтера Ульбрихта. Однако в Риге при посещении гиганта радиоэлектроники союзного значения – завода ВЭФ – к Никите Сергеевичу с мольбами о помощи подошли несколько человек, лишенные квартир и работы по национальному признаку. Проводив В.Ульбрихта домой, Хрущев немедленно созвал совещание руководящих партийных работников Латвии. Поначалу Никита Сергеевич вел себя достаточно миролюбиво, и, словно оправдывая латышскую элиту, заявил, что национальная политика пускает бациллы во всей Прибалтике: «Говорят, в Литве есть целые польские районы, но у руководства только литовцы. Русских никуда не выдвигают, только милиционерами. В милицию выдвигают русских, чтобы пнуть их после арестов – мол, видите, что русские делают. Я это говорю для большей активности, что у товарища Снечкуса не лучше дело, чем у латышей. И в Эстонии не лучше дело, чем у латышей. Надо подойти самокритично. Никакой трагедии нет. Всё будет перемелено, и все будут на месте, но надо правду сказать и поднять людей на борьбу против этого». После чего он заявил, что ему решительно не нравятся попытки власти республики ограничить въезд русских, желающих переселиться в Латвию. Развернувшаяся после этого дискуссия резко изменила его настроение, особенно после того, как упомянутый выше Эдуард Берклавс в буквальном смысле окрысился на Хрущева.

Берклавс был очень решительным и волевым человеком, любил работать, был неплохой организатор, пользовался популярностью в республике, ему больше других аплодировали, когда он выступал. Говорили, что он самая подходящая фигура, чтобы возглавить компартию Латвии или стать главой правительства республики. Да и первый секретарь компартии Ян Калнберзин, правивший Латвией почти 20 лет, практически с того самого дня, как она стала советской в 1940 году, часто повторял, что он стар (1893 года рождения) и должны прийти молодые.

Свое выступление Эдуард Берклавс начал со слов: «Я в подполье был, смерти в глаза смотрел». И с не меньшим пафосом продолжил: «Это как понимать – меня возьмут в больницу, так неужели простая русская медсестра будет мне ставить клизму?» Хрущев ему в ответ: «Если надо, то тебе без больницы клизму поставит русский командующий Прибалтийским военным округом!». Затем между ними последовала ещё не одна порция «любезностей».

После всего услышанного на заседании Хрущев буквально взбесился. И наутро в аэропорту, перед отлетом, он раздавал зуботочины партийному руководству. А Эдуарду Берклавсу устроил настоящий разнос: «Если вы честный человек, товарищ Берклавс, то вам придется это доказать, а если нет – мы вас сотрем...»

После этого в Ригу прибыла комиссия из Москвы во главе с секретарем ЦК КПСС Нуритдином Мухитдиновым. А через месяц в Москве состоялся «разбор полетов» по итогам проверки. Реакция Никиты Хрущева была жесткой. Он потребовал отставки первого секретаря ЦК компартии Латвии Яна Калнберзина: «Товарищ Калнберзин, ты мне брат, но партия дороже всего». Спасая свою шкуру, Ян Калнберзин чуть ли не на коленях просил прощения, и свалил всю вину на Эдуарда Берклавса и Вилиса Круминьша, назвав их главными закапёрщиками смуты. А свою вину признал лишь в том, что, дескать, не смог вовремя пресечь антипартийную деятельность этих лиц.

После этих слов Хрущев смягченно добавил: «Но мы считаем, что товарищ Калнберзин достоин нашей поддержки и должен сохранить свое положение в руководстве компартии и государства. Пусть латыши сами решат. Если меня за язык потянут, я бы сказал, что хорошо было бы назначить товарища Калнберзина председателем президиума Верховного Совета Латвийской ССР».

На этой «утешительной» должности Ян Калнберзин пробыл до 1970 года.


Арвид Пельше, твердокаменный коммунист

Вместо него первым секретарем избрали/сделали Арвида Пельше, твердокаменного коммуниста, главным достоинством которого была преданность Москве. Кстати, Арвид Пельше обожал кактусы, коллекционировал их и старательно за ними ухаживал…
Председателя совета министров ЛССР Вилиса Лациса отправили на пенсию, так сказать, заниматься литературой. Но классик латышского соцреализма ничего больше не написал. После восстановления независимости Латвии он предан забвению. Молодое поколение так и вовсе ничего о нём не знает.

Сразу же после смены латвийского партийного бонзы в республике провели большую чистку руководства. Многие высокопоставленные партийные и советские чиновники были обвинены в проведении буржуазно-националистической политики и лишились своих постов. Герой нашего очерка Вилис Круминьш, благодаря своим военным заслугам и наградам, а также с учетом смиренного поведения при «разборе полетов» (один раскаявшийся грешник дороже 99 праведников), был признан не «националистом», а сочувствующим им. Его перевели на скромную должность директора музея охраны природы.

«Штрафником номер один» оказался Эдуард Берклавс. Дерзостью при разговоре с Хрущевым он перечеркнул свои былые заслуги подпольщика и участие в войне. Берклавса выслали за пределы Латвии во Владимир – командовать местным кинопрокатом. Только в 1968 году ему разрешили вернуться в Латвию. Работал на скромной должности на Рижском электромашиностроительном заводе. Был тише воды и ниже травы, так как находился под надзором КГБ.

Эдуард Берклавс среди своих единомышленников

В конце 80-х, на излёте СССР, Эдуард Берклавс разбушевался похлеще Фантомаса – превратился в активного антисоветчика, стал одним из основателей Движения за национальную независимость Латвии, и инициатором большинства законодательных актов по дискриминации русскоязычного населения, в том числе лишения их гражданства. До смерти в преклонном 90-летнем возрасте ветеран борьбы за независимость оставался в большой политике, продолжая разрушать всё то, за что сам же боролся в период буржуазной Латвии, воевал на войне, и затем строил, будучи на ответственных партийно-хозяйственных должностях вплоть до 1959 года.

Продолжу рассказ о самом Вилисе Карловиче. Случившееся его не сломило. Он не пал духом, а нашел себя и состоялся на предложенной ему другой, куда более скромной должности. Под его руководством музей охраны природы значительно расширил экспозицию. На базе музея естественной истории был создан Всесоюзный методический центр по вопросам сохранения природы. Сюда приезжали специалисты со всего Союза для обмена опытом работы и на курсы повышения квалификации. А сам Вилис Карлович, помимо руководства музеем, активно занимался общественной работой по охране природы и защите (восстановлению) её исторических и архитектурных памятников. Возглавлял Ассоциацию латышских красных стрелков.

В конце 80-х годов мое активное общение с Вилисом Карловичем становилось всё реже и реже. К этому времени Общество охраны природы и памятников Латвийской ССР практически прекратило свою работу, распалось. Эту тему оседлал созданный в 1987 году политизированный «Клуб защиты среды», пропагандировавший выход Латвии из состава СССР.

Активисты Клуба защиты среды с лозунгом "Латвию – латышам" 

Лидер клуба активно сотрудничал с антисоветски настроенными активистами латышской диаспоры за рубежом («нации в изгнании» после 1944 года), занимавшими радикальные националистические позиции. Именно к такому лагеря принадлежала Вайра Вике-Фрейберга, ставшая президентом Латвии в 1999 году. «Клуб защиты среды» вскоре после создания организовал свою первую (за годы советской власти в Латвии) и достаточно громкую акцию – митинг против строительства метрополитена в Риге. Клуб активно поддержал призыв соловья Атмоды (Пробуждения) Дайниса Иванса о прекращении строительства Даугавпилской ГЭС, требовал закрытия Слокского целлюлозно-бумажного завода и других промышленных гигантов. И главной целью подобных призывов была вовсе не забота о предотвращении загрязнения воздуха, речных и морских вод, а увольнение огромного числа работающих на предприятиях людей, надеясь таким образом принудить русскоязычное население к массовому отъезду из Латвии.

В президиуме пленума творческих союзов Латвии, послужившего созданию Народного фронта – всё руководство ЦК Компартии Латвийской ССР

  Активно звали в «Клуб защиты среды» и Вилиса Карловича. Но он открыто заявил, что с Клубом и его целями ему не по пути. Вилис Карлович согласился стать членом совета созданного в то время Народного фронта Латвии. Но особой активности там он не проявлял, выполнял роль «свадебного генерала».

Наша последняя встреча с Вилисом Карловичем случилась где-то осенью 1992 года уже после того, как более 750 тысяч русскоязычных жителей, приехавших в Латвию в советское время, скопом оставили без гражданства, лишили их всех политических прав, ввели запрет на многие профессии, и, откровенно говоря, превратили их в людей второго сорта. Я тогда был очень расстроен, услышав накануне призывы Раймонда Паулса с трибуны Верховного совета ЛР выслать в Пыталово всех руководителей движения за равные права для всех жителей Латвии. И я откровенно спросил Вилиса Карловича: Неужели вы со своими единомышленниками хотели устроить нечто подобное ещё в 1959 году? Действительно ли Латвию стали осознанно русифицировать после большой чистки, устроенной тогда Хрущевым? И услышал от него совершенно иную оценку. По его словам, тогда в высшем партийном и хозяйственном руководстве республики действительно шло обсуждение дальнейшего развития Латвийской ССР. Высказывались различные предложения, в том числе и достаточно радикальные. Но это было всего лишь обсуждение! Никаких «революционных» решений ни ЦК компартии, ни правительство не приняли. Да и не могли бы принять без согласования с ЦК КПСС. Самым обидным, по мнению Вилиса Карловича, было то, что об этих обсуждениях/разговорах насексотил в Москву их же соратник латыш. А задача ЦК КПСС была соблюдать баланс, что Хрущёв, собственно, и сделал, когда снял и консерваторов, и сторонников перемен. Но Никита Сергеевич говорил не о русификации, а о том, что каждая республика должна развиваться в соответствии со своими культурными традициями, а Центр не должен настаивать на том, что всё должно вестись только на русском языке. Наоборот, он, как интернационалист, говорил о том, что латышское производство, латышская культура должны быть на латышском языке.

И против такого подхода Вилис Карлович никогда не возражал. И далее сказал, что в государстве при любой серьезной реформе должен соблюдаться определенный баланс. Если этого баланса нет, ничего путного не получится. И плачевные итоги затеянной Горбачевым перестройки – подтверждение тому. Другая крайность, по которой пошли борцы за независимость Латвии – национализм, насаждение в массовое сознание коренных жителей, что латыши – уникальный народ и это, дескать, оправдывает лишение гражданства огромного числа русскоязычных, ущемление их в политических и экономических правах, и многие другие ограничения для инородцев.

Вилис Карлович Круминьш имел огромные основания, чтоб навек затаить обиду и злобу. Но он, в отличие от своего собрата по несчастью Эдуарда Берклавса, сумел разделить личную трагедию и реальную действительность. Он умер летом 2000 года в возрасте 81 года. До сих пор вспоминаю добрым словом этого высокопорядочного, интеллигентного и честного человека, сумевшего пред трудностями не склоняться, и неплохо в людях разбираться.