Давно уж, давно уж кто-то из умных, а кто – хоть убей, не припомню, сказал,
что у любви нет альтернативы. Ни лучшей, ни худшей. Вообще нет никакой. От
слова «совсем». И замены ей нет. И не было никогда.
Давнёхонько увлекаюсь логикой, и верю в неё, как в
Ньютоновский закон всемирного тяготения. Вот и хочу пофилософствовать на эту тему.
Но не о любви между мужчиной и женщиной. Или, наоборот, между женщиной и
мужчиной, если кому так угоднее. А какая разница? – спросите вы. М-м-м, это с
чьей стороны посмотреть. Возьмем мужчину. Он может быть жутким занудой, пить-курить-кутить,
постоянно валяться на диване, разбрасывать носки по квартире, вечно оставлять
не закрытой крышку унитаза или тюбик зубной пасты… Но жена всё равно его любит,
или терпит. А как поступает среднестатистический мужчина, узнав, что его
зазнобушка Оза аль Роза – стервоза? Фюйть… и поминай, как звали.
Но в этом эссе речь пойдет совсем о другой любви – к
Родине-Отчизне, к своей Малой Родине, к стране проживания. В качестве исходного
тезиса мне представляется вполне уместным высказывание небезызвестного
полководца и интеллектуала (да-да, не удивляйтесь, Бог наделил его и этим
даром) Наполеона Бонапарта: «Любовь к
родине – первое достоинство цивилизованного человека».
У меня лично любовь к Малой Родине куда сильнее любви к
ненькi-Українi с её жовто-блакитным помешательством. С годами я всё больше скучаю, и всё
чаще мне снится родное село Розальевка на севере Одесщины – место, где я родился, и где
прошло мое детство. Для меня это самое родное место на земле! Говорят, что подобная
тоска – спутница старости. А оптимисты «успокаивают», напоминая две пословицы:
«Каждой птице своё гнездо мило» и «Всяк кулик своё болото хвалит». Так что
с ностальгией надо как-то смириться и продолжать жить. Ведь в прошлое не
вернешься.
Но разве
можно забыть всё связанное с первыми радостями жизни? Там не было ни забот, ни хлопот... Было просто детство,
просто счастье... «Считалось наше детство
беззаботным, // Хоть и была полуголодной жизнь, // А взрослые всё время были на
работе. // Они «успешно» строили коммунизм» (Станислав Колесников).
А мы с детворою всё лето босиком на пыльных улицах проводили, домой
возвращались только к ужину. Пили сырую воду из любого подвернувшегося
источника. Из навозной кучи голыми руками выковыривали червей для рыбалки. А
вот лягушек трогать руками брезговали из-за предубеждения, что на руках
появятся бородавки. С удовольствием ели зеленые абрикосы, сливы, яблоки и
груши. И если от этой кислятины болели животы, никогда не признавались об этом
родителям. Бегая,
мы падали, набивали шишки, разбивали до крови локти и коленки. Стиснув зубы,
мазали вечером ссадины зеленкой, и никогда не плакали. Глубоко засевшие в
пальцы рук и пятки ног занозы из шипов растений тут же самостоятельно вытаскивали
булавкой или иголкой, предварительно сильно расковыряв кожу. И, заметьте,
никакой дезинфекции, стерильных бинтов и лейкопластырей! Не припомню ни одного
случая инфекции…
Любым сподобившимся мячиком играли в футбол. Поочередно
гоняли обруч, снятый с дубовой бочки на колхозном дворе. Вечером, как стемнеет,
играли в жмурки за околицей. Тайком от родителей гурьбой ходили на отдаленный
скотомогильник, чтоб посмотреть на волков… У отца моего друга был велосипед,
так на нём поочерёдно катались все пацаны с нашей округи. Собственные велики у
нас появились позже, в 12–13-летнем возрасте.
В родном краю было та-а-а-ак
много лета... И длилось оно долго и радостно… С конца мая и до дня Ильи пророка
мы купались в ставку, заодно и лошадей колхозных там купали. В знойные дни
часами из воды не вылезали. Родители ругали: хватит талапаться – верба из попы
вырастет. Зимой на замерзшем ставку до изнеможения катались на коньках;
прорубали во льду полыньи, чтоб рыба не задохнулась. Юннаты, однако. Хоть и
слова такого в то время мы не знали. Снеговиков не лепили, у нас была более
интересная забава: искали скопления метана подо льдом на окраинах ставка,
острым штырем делали дырочку и поджигали выходящий газ. Высота пламени порой
превышала метр, и горел газ до полминуты.
А разве можно забыть просторные колхозные поля, засеянные пшеницей,
кукурузой, подсолнухами! Магнитом манили окрестные пригорки, балки, овраги, дубравы. По
весне мы находили в размытых талыми водами оврагах оставшиеся со времени войны
советские и немецкие винтовочные и автоматные патроны, и даже мелкокалиберные
снаряды. Разводили костер, клали в него по нескольку штук зарядов, а сами
прятались в ближайшем овраге, ожидая серии взрывов. Конечно, это не
нынешние салюты-фейерверки, но канонада звучала та ещё. Куры от испуга минут
десять кудахтали по всему селу…
Уходили
за несколько километров от дома в лесозащитные полосы, посаженные в первые
послевоенные годы по сталинскому плану преобразования природы… В посадках мы
лакомились шелковицей, дикой черешней, вишней, алычой, жерделями… А баштан,
куда мы, пацаны, ватагой ходили кавуны тырить! Разделимся на две группы – одна
отвлекает на себя сторожа из куреня, а вторая с другого края бахчи таскает
арбузы в ближайшее кукурузное поле. Затем, после присоединения первой группы,
карманным ножиком разрезаем добычу большими скибками, серединку с удовольствием
выедаем, а всё остальное оставляем пчелам и осам – до корки никогда не ели. Арбузы
были большими, пяти-шести хватало на целую ораву. Нынешние арбузы по сравнению
с теми из далекого детства – это просто крыжовник рядом с яблоками…
Кроме набегов на баштан, были и другие шалости «на грани
фола». По колхозным садам и виноградникам шастали, и рыбу в колхозном пруду
украдкой от рыбовода-сторожа ловили, и в сельский клуб не только в библиотеку
ходили, но и вечером тайком через окно пролазили на запрещенные детям фильмы
типа «Фанфан-Тюльпан». А некоторые в 5-6-летнем возрасте курить пробовали – в
клочки газеты заворачивали измельченные высохшие коровьи лепешки. Играли в
карты, и не только в «дурака», но и в «очко» – на щелбаны, иногда на мелкие деньги.
Подражая взрослым, многие пацаны ругались по-матерному. Но был негласный
внутренний запрет: только в своей стайке! Нельзя ругаться при взрослых и при
девочках. И ещё один примечательный факт – не помню ни одного случая, когда бы
мальчишки подрались друг с другом, или одна компания с другой.
Думаете, что мы всё время бездельничали? Как бы не так!
Приходилось много работать по хозяйству: помогать родителям сажать огород,
сапать и пропалывать от сорняков, помогать убирать урожай, ухаживать за домашним
скотом и птицей, каждый день заготавливать два-три мешка травы корове на ночь,
вечером встречать корову с пастбища и напоить её – выпивала полтора-два ведра
воды сразу. И много другой посильной работы по хозяйству приходилось делать. Также
моей обязанностью с 6 лет было пасти отару овец селян, когда приходила очередь
нашей семьи.
Вдвоем со старшей сестричкой много помогали маме на её
колхозной работе: когда она была свинаркой – чистили клетки от навоза, носили
хрюшкам корм; на полевых работах – особенно осенью при уборке сахарной свеклы.
И вот что примечательно и даже символично. О родном крае,
где прошло детство, память помнит лишь хорошее. И даже то, что жизнь там
омрачало, сегодня кажется мне дорогим. А ещё мне кажется, что великий Кобзарь
именно о моем родном селе написал: «Садок вишневий коло хати, //
Хрущі над вишнями гудуть, // Плугатарі з плугами йдуть, // Співають ідучи
дівчата, // А матері вечерять ждуть».
Но перед
вечерей/ужином летом я непременно выпивал залпом кружку парного молока; мама
наливала его прямо из подойника сразу после дойки коровы. А рядом с отчим
домом/хатой росли не только вишни, но и пять больших деревьев грецкого ореха.
Три из них плодоносили ежегодно, а два всегда почему-то были «холостыми».
И наши
сельские дівчата, вернее, молодухи – все такие румяные, со своими подолами,
хустками; с работы в подоле иногда несут свеженькие огурчики-помидорчики, либо
яблоки…
Да, и не
удивляйтесь – колхозных плугатарей я тоже
хорошо помню. В начале 50-х годов тракторов в колхозе было совсем мало, а
работы – невпроворот. Поэтому я
часто погонял быков и лошадей, когда отец пахал плугом колхозное поле; вместе с
другими сверстниками-мальчишками управлял лошадьми при культивации междурядий виноградника
и при уборке пшеницы лобогрейкой.
В родном краю пошел впервые в школу, в первый класс… Мама
вкуснее всех варила борщ, вареники, хлеб пекла горячий, а её плачинды и вертуты
– это нечто! Мама первой меня всегда встречала после длительной отлучки из
дома… И вечерять звала.
Семнадцатилетним безусым юнцом я навсегда покинул
родительское гнездо. Хотя и до этого последние три учебных года 8–10 классов
жил не дома, а на съемной квартире в райцентре – городе Котовск. Дома появлялся только в
воскресенье. После школы – уже в 220 километрах от дома, в Одессе. Два года в
институте, три года – служба в армии, следующие три года – продолжение учебы в
институте. А с двадцатипятилетнего возраста последующие две трети моей жизни
(сухим языком – 66,67%) вдали от родины, от юности беспечной, проходят в Латвии мои года.
Конечно,
с тех пор на Малой Родине я не единожды бывал: каникулы, побывка, отпуск… Вступив
на крыльцо родное, неизменно испытывал радость. При расставании становилось
грустно, щемило сердце. Провожая, мама говорила всегда: Миша, сыну, не кручинься, Бог с тобой!
К сожалению, родители уже умерли, сестры и брат проживают
в других местах, друзья односельчане тоже все разлетелись кто куда... И
становится ещё более грустно от того, что в дом детства я уже не могу приехать.
Там давно живут другие люди.
Вот такая наша жизнь, вот такая… Из отчего края, где
прошло детство, и где остались твои корни, уехать можно; но его невозможно ни
вернуть, ни забыть.
А теперь плавно перейдем ко второй части моего
философствования на заданную тему. Как я отношусь к Латвии, где живу вот уже 48
лет? Положительно, нейтрально или отрицательно? Можно ли в данном случае
называть страну проживания родиной? Заметьте, умышленно написал с маленькой
буквы… И, страшно спросить, а ещё страшнее признаться – люблю ли я Латвию? И
если люблю, то «за что» или «вопреки»?
Прямые вопросы требуют однозначного ответа. Экивоки
читатель не примет.
Итак, Латвия не является моей Родиной. Это всего лишь страна
моего проживания. А вот для родившихся здесь моих детей и внуков Латвия
является Родиной. Да, мне нравится Латвия как страна, но вот как государство –
нет. Латвийская Республика, словно мачеха, меня не любит. И здесь у нас
нелюбовь взаимная. Это ни осуждение,
ни восторг, ни грусть, ни радость – это всё вместе. Объяснение этому изложил в предыдущей публикации «Да не скис я, шьёрт побьеры!»,
опубликованной 10 ноября на этом сайте.
Подытожу всё вышесказанное кратко: в Латвии есть всё для
того, чтобы просто жить.
За прожитое здесь время я не только изъездил маленькую по
размерам Латвию вдоль и поперёк. Мне довелось долгие годы рука об руку работать
со многими порядочными, думающими, совестливыми и отзывчивыми латышами. Назову
их имена: Эдвин, Волдемар, Вилис, Арвид, Ленард, Улдис, Дзинтарс, Жан, Янис, Петерис,
Марта, Илза, Расма, Эрна, Аусма, Гайда, Элга, Юдите, Астра, Бирута, Эдит,
Велта, Нора, Зигрида, Эрика, Вия…
Со всеми ними что на бытовом уровне, что в трудовом
коллективе всегда, и в «той», и в «этой» жизни, находили и находим
взаимопонимание, и они воспринимают меня как равноправного, а не как
второсортного жителя Латвии. И замечу, что когда беседуем в расслабленном, а не
в напряженном состоянии, то наших правящих политиков видим в одинаковом свете и
цвете. И еще скажу: русскоязычное население Латвии уважает и ценит эту страну,
и желает ей процветания. Мы добросовестно работаем, исправно платим налоги,
соблюдаем законодательство и тоже хотим чувствовать свою принадлежность к
стране. Печально, что нас, носителей русского кода, делают жертвой политических
интриг.
Вот такая у меня альтернативно-диалектическая любовь,
укладывающаяся в философский закон единства и борьбы противоположностей.
Комментариев нет:
Отправить комментарий