Честный Янис и двуликая Сандра

 

Продолжаю рассказывать о латышах, с которыми мне довелось повстречаться и по-взрослому пообщаться. На сей раз предлагаю зарисовку «в одном флаконе» сразу двух персонажей, иллюстрирующих самобытность, менталитет и психологические черты этноса. Фамилии своих героев и место их жительства умалчиваю по вполне понятным причинам, а вот имена реальные. О сути героев очерка нетрудно догадаться из заглавия. Мне же не сразу удалось раскусить что одного, что второго. Были и тревога, и разочарование, и ирония, и удивление. Вот чего не было – так это злости и обиды. Да и время расставило всё по местам – шелуха отпала, а истина осталась.
Итак, начну с Яниса. Познакомился с ним, когда ещё были «пятнадцать республик советских, пятнадцать могучих сестер», и которых, как пелось в гимне, «сплотила навеки Великая Русь». Янис был старше меня лет на 15. По внешнему виду сразу и не скажешь, что он латыш. А вот по характеру и повадкам – типичный латыш: внутренне уравновешенный, внешне спокойный, нетороплив, рассудителен, с сохранившейся хуторской психологией единоличника, привыкшего во всём полагаться на самого себя. Заприметил ещё одну его черту – домовитость, но без мещанских предрассудков. Имел свое вполне сформировавшееся мнение на многие аспекты, определяющие суть бытия. В отличие от открытых и компанейских славян – замкнут. Но 150…200 граммов спиртного как рукой снимали его необщительность.

Янис был мужем Аннушки. А Аннушка была начальницей одной из 26 метеостанций Латвии. Пришла в Гидрометслужбу в середине 50-х, начинала учеником наблюдателя, а лет через 17 уже была начальником.

По служебным обязанностям я курировал работу гидрометстанций, поэтому довольно часто посещал их – инспекторские осмотры, аттестация сотрудников, прием экзаменов у закончивших обучение учеников-метеорологов. Посещать Аннушкину метеостанцию мне нравилось. Дважды–трижды в году бывал там, иногда злоупотребляя служебным положением, выискивая любой подходящий повод для поездки. Претензий к начальнице никаких не было, там полный порядок: станция – подразделение отличного качества, коллектив коммунистического труда. Так что двух–трех часов вполне хватало, чтоб управиться с делами. Привлекало находящееся поблизости крупное по масштабам Латвии и чистое озеро, в котором в обилии водится не меньше полтора десятка пород рыб. Отличное место для рыбалки!

Компанию мне всегда составлял Янис – который муж Аннушки. Заядлый рыболов. Имел разнообразные снасти, лодку, свои облюбованные места рыбалки, что с берега, что с лодки на самом озере. Отлично знал повадки рыбы – чем подкармливать, какую наживку использовать. В любой сезон года и при любой погоде он всегда был с богатым уловом. Рыбалка с Янисом для меня всегда была азартной, увлекательной.

Отправлялись на озеро часикам к восьми вечера. Как только солнце зацепится краем диска за горизонт, начинается активный клев. Жор длится ещё примерно час после захода солнца. Затем Янис начинал варить двойную–тройную уху. Меня к процессу варки не подпускал, разве что собрать сухих веток для костра. Для ухи брал только мелких окуней, ершей и карасей. Плотвички и краснопёрки безжалостно выбрасывал. Никогда не чистил рыбу от чешуи, а лишь выпотрашивал внутренности и жабры, да срезал спинные плавники. Варил вместе с головами и хвостами; на слабом огне, не допуская бурного кипения. В процессе варки уху не перемешивал. Кудесничал над казаном не меньше двух часов. В одной ему известной последовательности и количестве добавлял туда картофель, морковь и лук. Крупу игнорировал. В конце варки бросал специи: перец, лавровый лист, мелконарезанную зелень укропа, петрушки... Солил тоже в самом конце варки. Финальным аккордом на мгновение окунал в котел тлеющую головешку с костра и добавлял 100 г водки. Уха у Яниса всегда получалась наваристая, ароматная, с запахом дымка и случайно попавшей в котел сосновой хвои.

Черпая уху из котла металлическими кружками, мы пили медленными глотками, наслаждаясь её ароматом и вкусом, соловьиным пением, горящим костром и окружающей природой. Вели неторопливые беседы «за жизнь». Не спорили, хотя порой друг с другом не соглашались, так как каждый дорожил независимостью своего мнения и характера.

Под утро, как только начинало светать, на лодке отправлялись бороздить озеро. Янис прекрасно знал места обитания рыбы: мелководные гряды, косы, ямы, глубокие бровки, крутояры... К восьми утра отправлялись на берег, всегда с достойным уловом.

И вот однажды во время наслаждения ухой, когда мы были уже несколько раскрепощенными после двух–трех стопочек водки, Янис неожиданно обратился ко мне:

– Михаил Афанасьевич, я давно собирался рассказать вам кое-что о себе… Но никак не решался… Но дальше откладывать этот разговор нельзя… Вы должны знать всё… Я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности…

– Янис, не тяните резину! Что случилось?

– Я был с лесными братьями. Был судим как враг советской власти. До сих пор числюсь в списках неблагонадежных…

Поясню для неосведомленных. «Лесные братья» появились в Латвии в конце войны. Состояли в основном из бывших бойцов латышского добровольческого легиона Waffen SS, полицейских и других коллаборационистов, уничтожавших во время немецкой оккупации евреев, военнопленных красноармейцев, партийных работников и других сторонников советской власти. Воевали в нацистской униформе и с оружием вермахта. Жили в лесах в оставшихся со времён немцев или же заново сооруженных бункерах. В первые послевоенные годы в Латвии было около 100 подобных бандформирований общей численностью от 20 до 40 тысяч боевиков. До 1947 года «лесные братья» нередко вели открытую вооружённую борьбу с Красной Армией, нападали на воинские части и охраняемые объекты. Совершали теракты на транспорте и производстве. Затем перешли к чисто партизанской тактике, действовали в основном в составе мелких групп из 5–10 человек. Грабили магазины, колхозные склады, почтовые отделения.

«Лесные братья» с особой жестокостью убивали всех, кто представлял советскую власть: милиционеры, партийные и хозяйственные работники, комсомольцы и коммунисты, врачи, учителя, колхозники и их семьи, сторонники советской власти из числа мирных жителей. От рук бандитов погибли, по разным источникам, от 1,5 до 3 тысяч человек.

Среди местного населения было почти 80 тысяч сочувствующих «лесным братьям». Они помогали им продуктами, транспортом, жильём, деньгами, укрывали их от органов НКВД, снабжали информацией и т.д.

После восстановления независимости в 1991 году «лесные братья» официально признаны в Латвии героями и патриотами. Ежегодно 16 марта в честь латышского добровольческого легиона Waffen SS и «лесных братьев» в Риге проходит шествие к памятнику Свободы.

А теперь возвратимся к прерванному выше диалогу с Янисом. Услышав его признание, я спросил:

– Как вы вляпались в это дерьмо?

– По глупости. Молодой был.

И дальше подробно рассказал о грехах своей юности. В конце войны ему было 16 лет. Вместе с другими сверстниками тайком носил в лес партизанам-родственникам продукты питания. Засиживался у костра, слушая их рассказы о «подвигах». Увлекла романтика лесной жизни. Стал задерживаться с «лесными братьями» на два–три дня. Постепенно втянулся, и вскоре всё время проводил в лесу, дома появлялся очень редко.

Янис утверждает, что людей не убивал, в налетах и грабежах не участвовал. Но шмайссер в руках держал – стоял на стрёме на дальних подступах к местам базирования «лесных братьев».

В 1948 году Яниса вместе со всеми членами его банды поймали, судили на 12 лет и отправили «исправляться» на лесоповал за уральский меридиан. Под амнистию Берии в 1953 году не попал. А вот Хрущев своей амнистией 1955 года досрочно выпустил на свободу бандеровцев, власовцев, «лесных братьев» и прочих коллаборационистов.

Янис возвратился на родину. Оставшийся в личном деле «шлейф» перечеркнул какие-либо шансы успешного трудоустройства и продвижения по службе. Поэтому Янис всю жизнь проработал в районном мелиоративном управлении укладчиком дренажных труб. Относился к этому философски, сказав однажды: лучше на малом посту работать ответственно, чем на высоком – безответственно.

Что я мог ответить Янису после его столь откровенной исповеди? Сказал примерно следующее:

– Жалости, сочувствия или понимания с моей стороны не будет. Осуждать тоже не буду. Вас строго наказали. И судя по вашим словам, до сих пор помните о своих грехах. И душа за них болеет. Но я признателен, Янис, за вашу откровенность. И не вижу причин для прекращения наших отношений. Пусть между нами всё будет по-прежнему. И давайте никогда впредь не затрагивать эту тему.

На том и порешили.

А теперь пора рассказать о второй героине очерка – Сандре. Во второй половине 80-х Аннушка, которая жена Яниса, прислала заявление об увольнении в связи с уходом на пенсию. Начальник Управления вызвал меня и говорит:

– Афанасьич, ты там на станции хорошо всех знаешь. Езжай, подбери достойную кандидатуру, оформи всё как положено по нынешнему поветрию.

О «поветрии». Помните, как на апофеозе перестройки на весь Союз прогремел знаменитый в то время латвийский завод РАФ, где впервые прошли выборы генерального директора Виктора Боссерта? Вот и мы в Гидрометслужбе тоже стали играть в эти игры «демократии». О кандидатуре на должность начальника вместо Аннушки сомнений у меня не было – техник агрометеоролог Светлана. Работает на станции три года после окончания Алексинского гидрометтехникума. Единственная из всех сотрудников со специальным образованием. К тому же – невестка Аннушки; свекровь всегда при необходимости подсобит ей советом.

Приехал на станцию. Пока то да сё, ко мне подошла техник метеоролог Сандра – лет 5 назад я принимал у неё экзамены для допуска к самостоятельной работе. Просит поговорить тет-а-тет. Вышли на свежий воздух, и начался диалог:

– Товарищ Борисовский, я догадываюсь, что вы будете предлагать на должность начальника станции Светлану. Это так?

– Верно. Вы возражаете?

– Да! Я тоже претендую. Порекомендуйте меня.

– Сандра, это не серьезно. Вы же знаете преимущества выбранной Управлением кандидатуры. Вас я не поддержу.

– Тогда вы очень пожалеете. Думаете, я не знаю, что вы постоянно якшаетесь с врагом народа? И сейчас продвигаете его родственницу на пост начальника! Я сообщу об этом в ЦК компартии Латвии и в КГБ. Вам не поздоровится. Лишитесь партбилета и должности.

– Сандра, поступайте, как знаете. Это ваше право. Но свое решение я менять не буду.

Провел собрание. Коллектив согласился с моим предложением. Сандра со своим самовыдвижением осталась в одиночестве.

***

Лето 1999 года. С той поры, как произошли описанные выше события, минуло больше десяти лет. И почти два года, как меня «ушли» из Гидрометслужбы. Работаю корректором и литературным редактором в средней руки издательстве. Параллельно осваиваю азы журналистики. И вот однажды вечером зазвонил домашний стационарный телефон. Беру трубку:

– Михаил Афанасьевич, это Янис из… Помните такого?

– Отлично помню, Янис. Как вы нашли меня?

– Звонил кадровичке в Гидрометслужбу. Так она прикинулась шлангом, говорит – не знаю такого. Помогла дежурный синоптик, подсказала ваш номер. Звоню, чтоб пригласить вас в гости. В субботу у меня юбилей, 70 лет. Приезжайте! Заодно порыбачим. Линь и лещ начали активно брать, окунь зверствует.

Решил откликнуться на приглашение. Поехать, чтоб освежить впечатления и заодно проникнуться жизнью в провинции независимой Латвии. В разгар борьбы за независимость в конце 80-х этот город стал одним из центров замшелого провинциального национализма на северо-востоке Видземе.

Два часа езды на легковушке – и я уже снова в этом вполне заштатном городишке. Сперва наперво заехал в центр. На центральной площади в типовом двухэтажном здании раньше вверху был универсам, внизу – столовая (днем) и ресторан (вечером). Сейчас здесь – торговый центр, ночной клуб и ещё что-то по части интимсервиса. Малолюдно, везде тишина и спокойствие, никаких признаков национальной напряженности. Хотя злые собаки, как и в советское время, лают только по-латышски. Любопытства ради зашёл поглазеть в торговый центр. Ассортимент товаров радует, цены – огорчают. Местные дамочки-продавщицы при обращении к ним по-русски надменно молчат, словно объевшиеся крупы мыши. Или же отвечают по-латышски, всем своим видом подчеркивая надменное глумление над покупателем «мигрантом/оккупантом».

Взбодрился чашечкой кофе и поехал на метеостанцию, где по-прежнему в служебно-жилом здании живут Янис и Аннушка. Припарковался на лужайке. Только вылез из своего «Опеля» – сразу увидел Сандру. Возвращается с метеоплощадки в кабинет. Бросил на неё чисто мужской оценочный взгляд. Дамочка выглядит авангардно: джинсы, бесформенный полувер, короткая прическа, ни грамма косметики на лице. Увидев меня, потупила глаза, зарделась. С вымученной улыбкой на лице промолвила: «Здравствуйте, господин Борисовский!». По-русски, между прочим. Ну что ж, буду отвечать ей по-джентльменски, по-латышски:

– Приветствую, Сандра! Рад вас видеть! Вы совсем не изменились! Отлично выглядите! Как поживаете, что новенького?

– У меня всё в порядке! Господин Борисовский, я извиняюсь за тогдашний разговор. Но я никуда не писала на вас никаких жалоб. Ещё раз извините, я тороплюсь. Надо успеть сделать отсчет по барометру, и вовремя отправить синтелеграмму.

– Да ладно, Сандра, проехали. Я давно забыл об этом.

Покривил душой, конечно. Ничего я не забыл. Верно заметил Мохаммед Али, легенда мирового бокса, порхавший на ринге, как бабочка, и жаливший, как пчела: «Никто не запоминает сказанного, когда ты прав. А вот если ошибешься – никто этого не забудет». По-моему, Сандра просто зашкварилась. Констатирую это без малейшего злорадства. Наоборот, с чувством горечи. Хотя, конечно, тошнит.

Сделаю небольшой комментарий к тому, что мы с Сандрой общались на разных языках. У военных связистов это называется работой на разнесенных частотах. В Латвии подобную практику общения выработала сама жизнь. Неосведомленный человек так сразу и не врубится. Представьте, латыш и русский ведут между собой диалог. Латыш говорит только по-латышски, русский – только по-русски. При этом оба друг друга прекрасно понимают, болтают на любую тему, шутят, улыбаются. Они владеют обоими языками. Но оба не хотят поступиться принципами, уступить друг другу. И, заметьте, не обижаются друг на друга. Встречается, хотя и реже, другой вариант. Моя беседа с Сандрой – как раз этот случай. Собеседники владеют обоими языками, но, в знак уважения к своему визави, общаются с ним на его языке. У языковых церберов из Центра госязыка аж искрит в глазах от короткого националистического замыкания мозга. Но они не в силах запретить такую практику общения.

Аннушка и Янис заметно сдали. Судя по обстановке в квартире, живут поскромнее, чем в советское время. Сын Андрис с невесткой Светланой давно отпочковались от них, живут неподалёку в городской двушке. Муж-латыш и жена-русская живут душа в душу. Их сын закончил 3-й класс, дочка – возраста пустышек-погремушек.

Рассказ Яниса о их с Аннушкой жизни в независимой Латвии был печален, словно песня латышского пастуха, потерявшего свое стадо. На мой провокационный вопрос «А как же полагающиеся льготы и пособия политически репрессированным?», Янис ответил, что не желает их получать. И никаких просьб/заявлений/челобитных на этот счет не делал. Своими былыми «заслугами» не кичится, как и в «той» жизни, предпочитает умалчивать об этом. Похвастался только тем, что удалось возвратить 90 соток отцовской земли. Вот и горбатятся на ней вдвоем с Аннушкой, выращивая картошку, лук-чеснок и прочие овощи.

Как только разговор зашел о пенсии, всегда спокойный и уравновешенный Янис вдруг сорвался, употребив целый пакет из богатой лексики великого и могучего. Самым цензурным было «сволочи». На уточняющий вопрос – кого он имеет в виду? – ответил: «Да депутатов Сейма от нашего региона, и хозяина города. Они же далеки от нужд простых людей, не знают, как мы живем. При советах были крупными партийными функционерами. Тогда лицемерили, а сейчас врут как сивые мерины. А о своем комсомольско-партийном прошлом умалчивают, словно умная невеста жениху о своём добрачном сексуальном опыте. Нет в Латвии настоящего хозяина. Какой из Гунчи президент? Его уровень – командовать банями, прачечными, химчистками и парикмахерскими. Чем он и занимался в советское время. Его выбрали только за то, что он племянник и однофамилец нашего довоенного президента Карлиса Улманиса. Вот он – настоящий президент! И правильно сделал, что в 1934 году разогнал всех дармоедов-депутатов Сейма и запретил политических болтунов. И за несколько лет поднял экономику после страшного кризиса. Латвия процветала, жизнь людей улучшилась. Я помню об этом, мне в 1939 году было уже 10 лет».

Терки «за жизнь» с Янисом и Аннушкой продолжались допоздна. Отголоски прошлого бередили наши души. В глазах Аннушки всё время была печаль. Она явно была зациклена на чём-то своем личном. И на мои вопросы ей совсем не хотелось отвечать. А вот у Яниса язык вконец развязался: «Вы спрашиваете, был ли я на баррикадах в Риге в январе 1991 года? Нет! Хотя всех желающих бесплатно туда-сюда возили, на халяву кормили и поили, и зарплату платили. А кого и от кого я должен был там защищать? Председателя Верховного совета Горбунова? За то, что он всё время нёс бредятину о скором коммунистическом земном рае? Или за то, что когда в Москве запахло керосином, он в момент перекрасился из секретаря ЦК по идеологии в принципиального борца за независимую Латвию? Он же политическая проститутка! И не возражайте! Ах, вы не оправдываете, но понимаете его… А я вот не понимаю – как у него рука не отсохла, когда он подписывал постановление о лишении гражданства больше 700 тысяч ни в чем неповинных людей? За что вас лично наказали, запретив работать на госслужбе? Меня в свое время тоже наказали. Но я знаю, за что… И каждого из «лесных братьев» судили индивидуально, а не скопом. Никого из числа сочувствовавших таким, как я, тогда не судили. А таких было очень много».

По правде говоря, собираясь в гости к Янису, я никак не ожидал услышать от него таких слов. И был немало удивлен его искренностью. В тот вечер его буквально выворачивало наизнанку.

Спозаранку вдвоем с Янисом мы отправились на озеро. За три часа рыбалки он сказал не больше 20 слов. В 10 утра я отправился домой, увозя в багажнике три линя, два леща и с десяток 250–350 граммовых окуней.

Возвращаясь домой, всё время размышлял о главном герое этого очерка. Янис не потерял своё лицо, это факт. Значит ли это, что у него в «этой» жизни не осталось национального чувства? Или же то, что тогда, в конце войны, оно было сильнее, раз повело его в «лесные братья» и сломало его, оставив равнодушным к призыву выйти на баррикады в 1991 году? Для меня ясно одно: Янис сумел сохранить свое национальное достоинство, видя четкую разницу между патриотизмом и национализмом на грани откровенного нацизма.